огни едущей впереди машины. Некоторое время я следую за ней, но когда мы добираемся до долины, он поворачивает направо, а я налево.
Глава 7. Колесница
Воин выезжает из города на Колеснице из звезд. На черном и белом сфинксах, которые тянут Колесницу, нет ни упряжи, ни вожжей. Воин управляет ими только силой своей воли.
Мой следующий пункт назначения – вестибюль гостиницы «Аполло», но сначала мне нужно заехать кое-куда.
К тому моменту, когда моя машина паркуется у ворот Парка мученицы, туман почти рассеялся, однако когда я вылезаю из салона, меня облепляет влажный серый воздух. Открывая багажник, я сожалею о том, что не купила в «Уэллспрингс» какую-нибудь более теплую, чем просто костюм, одежду.
Секретарша лежит там, где я ее оставила, пряди закрывают ее лицо. За время, что она провела в багажнике, ее волосы и глаза стали почти бесцветными. Она напоминает нераскрашенную куклу.
– Прости, что так долго, – говорю я. – Думаю, тебе здесь понравится. Я слышала, здесь водятся утки.
Мне приходится потрудиться, но все же я достаю ее из багажника, усаживаю себе на спину так, что ее голова оказывается у моего левого плеча. Она не тяжелая, просто жесткая, негнущаяся и холодная. Мы проходим в ворота и идем по гравиевой дорожке, обсаженной розовыми кустами; мужчина, выгуливающий собаку, кидает на нас странный взгляд.
– Слишком много выпила, – говорю я, с деланым раздражением закатывая глаза. – Бранч затянулся.
Он, судя по виду, хочет что-то сказать, но его ши-тцу пытается догнать обертку от фастфуда, и в этой чехарде нам с Секретаршей удается улизнуть от него. Я наклоняюсь вперед так низко, что волосы скрывают мое лицо, – не хочу, чтобы меня узнали. Меня пугает мысль о том, что я могу закончить так же, как тот Портрет с автобусной остановки, – голодной и грязной, с бумажками, которыми тычут мне в лицо в желании получить автограф.
Туман настолько плотный, что мои волосы мгновенно напитываются влагой. В парке остались самые стойкие из обитателей Баббл-сити. Я знаю, парк красив, а если б не знала, об этом мне напомнили бы тысячи фильмов. И в части этих фильмов блистала Лалабелль. Когда светит солнце, парк похож на зеленую бархатную шляпу на макушке Роше-дю-Сэн. На самой вершине холма можно найти прохладную тень под статуей Мученицы и видеть внизу, как на ладони, весь город.
Сегодня, однако, смотреть не на что, вокруг одна серость. Деревья, украшающие парк, могли бы посоперничать в высоте с небоскребами вдали. Я затылком чувствую чей-то взгляд и представляю, как стаи диких белок глядят на нас с веток и точат когти. Мимо пробегает несколько любителей пробежек; они затянуты в спандекс, их челюсти плотно сжаты. Одинокий уличный музыкант слишком увлечен подсчетом денег в шляпе, чтобы обратить на нас внимание. Когда мы поднимаемся к декоративному озерцу у статуи Мученицы, туман уплотняется настолько, что холм кажется островом, плывущим в дымчатом море. Неожиданно туман расступается, и я вижу, что на мокрой лужайке устроилось на пикник семейство из четырех человек. Я едва не падаю от неожиданности. Щека Секретарши касается моей щеки, и меня передергивает. Я легонько подбрасываю ее, чтобы вернуть в нужное положение.
Мы проходим мимо закрытого ларька с мороженым, потом мимо крохотной лодочной станции у самой воды. Там в шезлонге сидит мужчина. Его шея обмотана шарфом так, что виден только нос, а шапка натянута до самых бровей.
– Нужна лодка? – кричит он, и я качаю головой.
– У нее морская болезнь.
– Как знаешь, – скорбно говорит он.
Когда мы добираемся до кромки воды, я почти задыхаюсь. Укладываю Секретаршу на скамейку. Ее голова мотается, как у пьяного спящего бомжа. Я поднимаю на скамью ее руки и ноги и сажусь рядом. Дырка от пули четко выделяется на белой блузке, поэтому я прячу ее, прикрывая кардиганом. Если б у нее пошла кровь, пятно выглядело бы как гвоздика или роза в петлице. Как бы то ни было, сейчас переломный момент.
– Неплохо, правда? – говорю я, глядя на озеро. Пока уток не видно. Кто-то воспользовался предложением владельца лодочной станции и медленно и упорно выписывает дугу на воде. Позади него на платформе очертания огромной статуи; правда, ее лицо теряется в тумане. Информационная табличка сообщает мне, что тоненький ручеек, питающий озеро, – это единственный природный источник воды в городе.
– Жаль, что такая погода, – говорю я Секретарше. – Но, думаю, тебе не будет холодно.
В тростнике у воды слышу шорох и вижу, как в зарослях мелькает клюв. Смотрю на Секретаршу и улыбаюсь. И чувствую себя полной дурой.
– Какая же глупость, – говорю я, наблюдая, как утка выходит на берег и машет крыльями. – Но я не могу отделаться от ощущения, что твоя смерть – это неправильно.
Секретарше нечего ответить на это.
– И что зря мы не пообщались чуть дольше… Ну, до того, как все случилось. Ты наверняка знала значительно больше меня.
Я плохо представляю, как ей это объяснить. Это не ревность, хотя мне и хотелось бы разобраться в таких вещах, как промышленные секреты, обкусанные ногти и все то, что затевает Спенсер. Возможно, дело тут не только в том, что все это кажется несправедливым. Несправедливо, что она потратила столько времени на понимание вещей, а тут пришла я, и все это стало бесполезным.
Вероятно, все так и должно быть. Как сказала Лалабелль, нечего плакать по сбежавшему молоку. Я все равно не смогла бы заплакать, даже если б захотела. Я устроена по-другому.
Лодка уже успела подойти ближе к берегу. Кажется, у гребца проблемы с лебедем. Я некоторое время наблюдаю их борьбу. Когда лодка поворачивает, я встаю, подхожу к самому краю и вглядываюсь в туман.
– Эй! – кричу, приставив ладони рупором ко рту. – Эй, кажется, я тебя знаю!
Лодка добирается до берега, причем довольно быстро, потому что лебедь отказывается прекратить преследование. Из-за темной подводки для глаз лицо гребца несет отпечаток безумия. По всей видимости, в этой битве он потерял свою черную кожаную куртку. Без нее его руки выглядят тощими, на нем рваная черная сетка и застиранная черная футболка.